Снежин Виталий - Способ Судьбы
Виталий Снежин
СПОСОБ СУДЬБЫ
Кажется, он заикался. Не могу сказать точно: за два года, прошедших с
нашей последней встречи, я, человек впечатлительный, вполне мог добавить
лишнее. Возможно это было просто какое-то дополнительное придыхание,
случавшееся, когда он начинал много и быстро говорить, вышагивая взад-вперед
по моей комнате. Или перескок через трещинки, которые моя память, подобно
виниловой пластинке, дала после встряски. Вспоминая Антона Волгина, я, к
примеру, отчетливо вижу каштановую челку, косо пересекающую лоб, внимательный
взгляд, на дне которого то и дело появлялось что-то жалкое, просящее - верный
признак душевной неустроенности, - но спроси меня, о чем мы говорили тогда,
блуждая, словно в тумане, в сизой папиросной дымке, я едва ли вспомню одну-две
второстепенные темы. Был он всегда небрит и безбожно горбился, носил темный
воротничок, замыкавший его под самый подбородок, а когда улыбался, не знаю
почему, приходила мысль о девственниках, которым суждено первыми воспринять
Царство Господне.
Несколько раз он меня удивлял: приходил среди ночи, до изумления пьяный,
не похожий на себя; с порога, взмахнув замасленной челкой и заключив меня в
любовные объятия, затевал длинный и путаный монолог (чаще всего это были
вольные философические построения на тему человеческой свободы). Шагая на
длинных, словно у болотной цапли ногах, возбужденно размахивая жилистыми
узкими ладонями, он скоро так увлекался, что переставал меня замечать, когда
же я решался напомнить о себе, вдруг замолкал, ложился на диван, в полном
молчании долго и зачарованно глядел в одну точку на потолке, и даже когда я
выключал свет, глаза его еще долго поблескивали в сумерках влажными темными
бусинами.
Я не заметил, когда он исчез. Кажется, это был конец сентября. Шли нудные
затяжные дожди, непрерывно барабанило по подоконнику; помню, я дремал на
диване, когда раздался дверной звонок, и молчаливая девочка с каплей на носу,
как потом оказалось, его сестра, протянула мне картонную коробку, доверху
заполненную бумагами, и, не сказав ни слова, скрылась за дверью. К коробке
прилагалась записка:
"Прости, что не зашел попрощаться. Случилось то, что должно было
случиться. Пусть мое бумажное прошлое поживет у тебя подкидышем.
Сентиментальность - последний лоскут старой кожи, впрочем, и тут не обошлось
без лотереи. Распорядись этим как считаешь нужным, и Боже тебя сохрани
причислить меня к сума-сшедшим".
Теперь, два года спустя, я сомневаюсь, что он действительно хотел меня
познакомить со своими дневниками, возможно, это просто был гуманный способ
избавления от них, но в тот вечер я был уверен, что в точности исполняю его
просьбу. Повертев коробку в руках, - что-то глухо стукалось и пересыпалось
внутри, - я отнес ее в свой кабинет и там, уже вооружившись очками и
сигаретой, взялся за раскопки.
Коробка эта оказалась чем-то вроде личного архива Антона Волгина. Никогда
не думал, что это может быть так увлекательно - запускать руку в сумрачный
колодец чужой жизни и выуживать оттуда странных рыбин, глядящих на тебя
равнодушно, но все-таки греющих руку чужим незнакомым теплом. Кроме восьми
общих тетрадок - личных дневников Антона, в коробке обнаружилось внушительное
количество штучных вещей: журнальных и газетных вырезок, сувениров, фотографий
с физиономией Антона в разных ракурсах: вот годовалый Антон с угрюмой
сосредоточенностью античного мыслителя выглядывает из детской коляски, вот он
же - бледный подросток, с щенячьей тоской